1) Мерлин находит способ попасть к Артуру, тот говорит, что его время еще не пришло и чтобы он вернулся обратно и жил долго и счастливо. И что он будет его ждать
*все это происходит почти сразу после гибели Артура* *визуализацию можно примерно взять из момента встречи Утера и Артура. такой же потусторонний свет х)*
2) Мерлин в модерн мире находит Артура и спасает его из-под колес машины. Умирая, он видит как Артур склоняется над ним. Мерлин счастливо улыбается и говорит: You're safe. Артур спрашивает зачем он это сделал, ведь они даже не знакомы. Мерлин в последний раз смотрит на него и умирает.
*навеяно этим видео*
3) Мерлину снится сон, в котором он видит, как лодка Артура плывет обратно. Он едет на озеро и находит там своего друга. Тот не помнит как вернулся и для чего. Они пытаются в этом разобраться. Мерлин боится что это лишь на время и что скоро ему снова придется Артура потерять, а также частично не верит что все это происходит взаправду.
*небольшая визуализация*
упд:
кстати, нашла вчера
я не говорю про весь фик, речь только про начало
в кои-то веки характеры относительно канонные и фик читабельный. не знаю стоит ли его читать дальше тк там ааааангст х))))))
но начало скопирую сюда чтобы перечитывать после финала
*забавно что автор
ну нафиг. оставлю только начало фика где все хорошо. потому что ангста хватило в сериале
читать дальше
Название: Иди. Я буду.
Автор: Arthur's Team
Бета: Arthur's Support Team
Оформление: Arthur's Team
Персонажи: Артур/Мерлин
Ладно.
Теперь, спустя две недели, Артур может признать — он был не в себе. Он, некоторым образом, умирал, вообще-то, — по крайней мере, точно собирался. А умирать, обиженным на целый свет в целом и Мерлина в частности, как-то не хотелось. Не по-королевски это.
К тому же, тратить время, неумолимо утекающее, как кровь из так и не закрывшейся раны в боку, на выяснение отношений, склоки, крики, ругань и стылые обвинения — это, по меньшей мере, глупо.
Им обоим было, что сказать друг другу, — словно заплатить за все эти годы молчания словесными монетами. Артур так точно Мерлина просто озолотил.
Теперь же, когда прошло почти полмесяца с того момента, как Мерлину все-таки удалось его вытащить с того света, у Артура масса претензий. Мерлин говорит, что это просто неслыханная неблагодарность, да что он понимает, конечно.
— Артур, мы уже тысячу раз это обсуждали. И ты, позволь напомнить, не возражал особо, когда я полтора часа колдовал над тобой, чтобы ты не умер трагически и непременно красиво на моих руках — почему ты, кстати, постоянно пытаешься это сделать именно у меня на руках? — с любопытством зевает Мерлин, по-хозяйски рассевшись на кровати Артура. Он теперь почему-то постоянно ошивается в его покоях. Беспокоит.
— Не знаю. Может быть, потому, что только твоя болтовня усыпляет меня насмерть? — предполагает Артур, цепляя со стола большое красное яблоко, будто заботливо укутанное тканью флага Камелота, и направляется к своей кровати. — Проваливай отсюда, — командует он Мерлину, вольготно разваливаясь на своей, между прочим, постели.
— Эй, а что случилось с «Мне жааааль, что я так обращался с тобоооой»? — передразнивает он, неохотно отодвигаясь на самый край.
— Вообще-то, я умирал, — возмущенно напоминает ему Артур, щедро кусая гладкий яркий бок яблока и чувствуя, как по языку растекается сочная, с кислинкой, сладость.
— Как ты надоел уже со своей смертью, — морщится Мерлин, неодобрительно глядя на него вполоборота. — Спекуляции на тему собственной кончины — это, как минимум, низко и пошло, а как максимум — перестали действовать уже спустя пару дней.
Артур смотрит на него и немного жалеет, что только что начал есть яблоко, а то запустил бы в Мерлина с чистой совестью.
— Ты не можешь так разговаривать со мной, — приличия ради говорит он в итоге. Традиции нарушать нельзя. Но они оба знают, что свое право разговаривать с Артуром так, как заблагорассудится, Мерлин заслужил. Не сейчас, не две недели назад, не даже несколько лет назад.
— Да брось. Кто-то же должен тебе это сказать. Серьезно, дай тебе волю — ты бы уже отдал приказ всем летописцам слагать легенды в твою честь. И назвал бы потом всё так нелепо и патетично — «Гибель короля Артура». Или нет, постой, — Мерлин задумывается на мгновение и тут же светлеет лицом, на котором разражается торжествующее вдохновение. — «Смерть Артура». Вот точно было бы в твоем духе, — уверенно произносит он, наставительно указывая на него пальцем.
Мерлин может потешаться сколько угодно, только вот, незадача, Артур отлично помнит, как он кричал тогда — страшно и бессильно, Артур никогда прежде не слышал, чтобы Мерлин так кричал, чтобы вообще люди так кричали. А потом звал кого-то на непонятном языке, звал, звал, пока не охрип, кажется, вовсе, цеплялся за Артура до сведенных, побелевших пальцев, ругался на чем свет стоит, просил, не отпускал, требовал — Артур уверен, что знает теперь, как сходят с ума.
А потом всё затихло — и Мерлин, и мир вокруг, будто подвластный ему, хотя, кто знает, может быть, на самом деле подвластный. Кто-то же из них двоих должен быть послушным — не сам Мерлин, так хоть мир.
И стало очень тепло — нестерпимо горячо, жарко, от самого бока — и по всему телу, и Артур внезапно начал ощущать замерзшие до этого напрочь руки и пальцы на ногах, и дышать стало легче — вернее, дышать вообще стало возможно, и всё вокруг просто стало — живо.
Это ладони Мерлина — с них лился зримый, добрый, укрощенный пожар, занимающийся в самой середине того, что обычно зовут линией жизни.
Глаза Мерлина тоже горели — рыже-огненным, почти красным, таким далеким от прежнего золотого матового свечения, которое мерцало все те несколько раз, когда Мерлин позволял Артуру увидеть.
Артур даже на мгновение подумал, что Мерлин просто решил сжечь их обоих заживо, раз уж исцелить не вышло.
А потом он потерял сознание — на самом интересном месте. Мерлин, как позже оказалось, тоже.
— Вот! — победно хмыкает Мерлин, и Артур встряхивается, глядя на чуть потемневшее в месте укуса яблоко. — Признайся, ты уже примеряешь это название.
— Я примеряю, сколько дней колодок тебе назначить за непочтительные разговоры, — серьезно говорит он, в несколько приемов приканчивая яблоко, и, прицелившись, запускает огрызок в блюдо, стоящее на столе. — Ха. Прямое попадание, — самодовольно комментирует он, откидываясь обратно на кровать. — А теперь, Мерлин, вспомни о своих прямых обязанностях и снизойди до того, чтобы растопить камин, — Артур ежится и забирается под одеяло. Разгар осени не принес в этом году и намека на тепло, и каменные своды замка сейчас с таким же упоением впитывают холод, с каким в период удушающей летней жары не пропускали полуденный зной.
Мерлин прослеживает взглядом полет яблочного огрызка и, кажется, даже улыбается довольно, когда Артур не промахивается — сомневался? серьезно? — а потом просто поводит неопределенно плечом, и в камине вспыхивает ровное, мерное пламя, жадное и обнадеживающее.
Вот так — ни заклинаний, ни шепота, ни даже взгляда. Мерлин действительно колдует, как дышит, даже, пожалуй, еще непринужденней.
Сильнейший маг, когда-либо ходивший по земле, сказал тогда Гаюс, и Артур только теперь, кажется, понимает, насколько силен Мерлин.
Это не пугает, нет. Артур лишь на одно мгновение позволил себе проблеск испуга — в первую секунду, когда Мерлин открылся и сотворил из воздуха искристо-искрящегося дракона. Вот тогда Артура захлестнуло почти неизвестным прежде страхом — один, в лесу, с магом, никто не знает, где он, Моргана предала его, Агравейн предал его, что мешает и Мерлину пополнить эту неуклюжую коллекцию проваленного доверия?
И почти сразу же — нет. Кто угодно, только не он. Мерлин может быть магом. Предателем — нет, и когда только Артур вообще успел решить, что эти две категории не всегда идут рука об руку?
Впрочем, с Мерлином и ожидать другого было бы бессмысленно.
Поэтому — нет, он не боится. Да ради всего святого, это же Мерлин, его неуклюжий, раздражающе-верный слуга-недотёпа, как его можно бояться? И даже понимая, что это еще и самый могущественный колдун всех времен и народов, Артур по-прежнему не боится. Он просто знает: какой бы необъятной ни была сила Мерлина, она всегда уступит силе его верности Артуру. Это делает Артура неуязвимым. И — если только немного и уж точно не для летописи — благодарным.
Вот привязался с этой своей преданностью на его голову, а теперь рассиживается на королевской кровати.
— Отлично, — выдыхает он, вытягиваясь под одеялом и поправляя подушки, оперевшись на один локоть. — А теперь почисть мои доспехи, выгуляй моих собак, накорми лошадей и отдай распоряжения насчет завтрака.
— Ты обещал мне выходной. Два, — напоминает Мерлин, недоверчиво следя за его движениями.
— А ты обещал мне «Я рожден, чтобы служить тебе, Артур, и ничто этого не изменит», — в свою очередь, передразнивает Артур, не без удовольствия наблюдая, как сползает усмешка с лица Мерлина.
— Надо было все-таки дать тебе умереть, — бормочет он, с явным сожалением поднимаясь с постели.
— Я говорю себе то же самое с тех самых пор, как раздобыл этот чертов цветок смерти для тебя, когда ты налакался дряни из кубка, — отвечает Артур, складывая руки крест на крест под головой: нет большего наслаждения, чем смотреть, как работают другие.
Мерлин ворчит что-то беспрестанно, убираясь в покоях Артура, поднимая вещи с пола и развешивая их по местам — почему-то он предпочитает делать это сам, без помощи магии, словно тянет время, не желая возвращаться к себе. Они оба это понимают, но не говорят ни слова вслух. Не то чтобы Артуру так уж сильно мешало присутствие Мерлина, на самом деле. С ним можно пикироваться, перебрасываться подначками и шутками, обсуждать действительно важные вопросы и рассчитывать на честный, прямой ответ.
Теперь, когда Мерлину нечего скрывать, он будто выпрямился даже, словно больше ничто не давит на его ссутуленные плечи. Мерлин чаще улыбается и, видимо, чувствует себя впервые за долгие годы в полной безопасности рядом с Артуром — и Артуру на секунду даже представлять неуютно, как тот должен был ощущать каждое мгновение на протяжении десятилетия рядом с ним; и это неприятно — Артур никогда и никому не хотел быть тюрьмой.
Но теперь Мерлин действительно такой, какой есть, весь на ладони, совсем честный, совсем-совсем Мерлин — а ведь Артур с самой первой встречи чуял, что есть в нем что-то запрятанное, утаенное, постоянно ускользающее от взгляда, такое, что хочется поймать за призрачный след и удерживать цепко, пока не поймешь наконец, в чем же фокус. Фокус, ну конечно. Придворный фокусник. Не зря Артур зовет его шутом.
За незадернутыми гардинами набираются наглости сумерки и, осмелев, лезут прямо в окна, Артуру тепло и уютно, тело благодатно и не больно ноет от проведенной утром первой тренировки после длительного перерыва, Моргана и Агравейн больше не представляют угрозы, и можно даже надеяться, что в ближайший месяц никакому королевству не взбредет в голову идти войной на Камелот; во рту еще теплится яблочный привкус, пламя в камине с энтузиазмом поглощает поленья, и треск разбредается по всем углам комнаты, а Мерлин о чем-то рассуждает вслух — Артуру лень прислушиваться.
Артуру сейчас слишком хорошо и спокойно — так, как не было уже очень, очень давно.
А потом Мерлин замолкает и оседает на пол.
— Мерлин? — удивленно окликает его Артур, садясь в кровати. — Только не говори, что упал на ровном месте. Ты превзошел сам себя.
Мерлин молчит и не двигается с места.
И Артур узнает, что мысль «Вот вечно тебе надо все испортить, Мерлин» — это расстояние от его кровати до стола. Ровно три секунды.
— Мерлин! — зовет он, опустившись рядом на колени и требовательно встряхивая его за плечи. — Мерлин, если это ты так добиваешься выходных, то не видать тебе их в ближайшие полгода, — обещает он, всматриваясь в беспокойное лицо — подвижные веки и пробегающие легкие гримасы неясных эмоций.
Артур зачем-то трогает его лоб — и теперь точно не холодно, несмотря на то, что он выбрался из теплой постели.
Мерлин не горячий, нет.
Мерлин будто горит заживо — где-то там, под закрытыми глазами.
***
Артур приходит к Гаюсу днём — на тренировке Персиваль чуть не выбил ему плечо, и теперь оно саднит, не позволяя даже обернуться толком. Артур рад. Это хоть какие-то живые эмоции Персиваля. Живые эмоции живого Персиваля — Артур, если честно, не был уверен, что он вообще оправится после Гавейна. Потерять лучшего друга — это не с лошади упасть. Поэтому ноющее плечо — незначительные пустяки: искры из глаз Артура абсолютно точно стоили намека на искру в глазах Перси сегодня.
— Гаюс! У меня кончилась твоя чудодейственная заживляющая мазь, — Артур заходит в его комнаты, рукой крепко прижимая травмированное плечо к телу.
— Сир, — кивает головой Гаюс и смотрит вопросительно. — Из сушеницы и тысячелистника?
— Понятия не имею. Она еще так отвратительно пахла. Впрочем, все твои мази не то чтобы благоухают, — Артур морщится в подтверждение своих слов. Что правда — то правда, и дело вовсе не в том, что это королевские капризы (как любезно подсказывает насмешливым мерлиновским тоном внутренний голос). Артуру иногда кажется, что он во многом из-за нежелания отмываться потом от вонючих мазей и припарок так блестяще владеет мечом и не подставляется под удары.
— Внешние свойства предмета не всегда соответствуют содержанию, — философски отзывается Гаюс, перебирая какие-то склянки на своих полках. Ну конечно. Чтобы Гаюс — и не снабдил какой-нибудь пыльной сентенцией. И не сказать, что это старческое — хотя Гаюс, конечно, заметно сдал за последние годы, — он всегда питал слабость к осторожным нравоучениям.
— Да, это я уже понял, — хмыкает Артур. Ситуация с Мерлином вышла более чем показательной. Вот уж где внешние свойства отплясали ложный маскарад во всю свою тощую мощь.
— Сир, я передал сегодня остатки мази для брата придворной кухарки — вино сыграло злую шутку с ним вчера. Новая будет готова к вечеру, я пришлю с Мерлином, — говорит он по результатам бесплодных поисков.
— С Мерлином? Он уже в порядке? — максимально незаинтересованно спрашивает Артур, бросая взгляд на закрытую дверь в комнату Мерлина. Его унесли вчера ночью, так и не пришедшего в себя, двое стражников, и Артуру пока никто ничего не докладывал о его состоянии.
— Да, сир. Простое переутомление. Он спит.
— Где же, интересно, он умудрился так переутомиться? Он сейчас достиг пика своего бездельничества, — хмыкает Артур, разжимая хватку на своем плече. Не так уж сильно оно и болело, если честно.
—У нас у всех сейчас не самые простые времена, — лаконично замечает Гаюс, и вот сейчас бы как раз очень не помешала развернутая отповедь. Или хотя бы несколько деталей. Да хоть что-нибудь, кроме неодобрительного взгляда ассиметричных глаз — сдал, как же все-таки сдал Гаюс. И Артур тоже — сдается, потому что переупрямить Гаюса, защищающего своего подопечного, невозможно чисто физически. Доказано Морганой.
— Ладно, — говорит он, оглядываясь зачем-то в последний раз. — Вечером тогда.
— Непременно, сир, — кивает Гаюс и, кажется, теряет к нему всякий интерес. Допустимое непочтение для такого почтенного возраста.
Артур выходит наружу, прикрывая за собой дверь, и еще немного стоит на пороге, будто не может перешагнуть собственное ощущение «что-то не так», раскинувшееся перед ним вниз по лестнице. Интуиция — не люди: не подводит. И сейчас Артур практически уверен, что что-то не так, что-то осталось вне его ведома.
С другой стороны, что еще может скрывать Мерлин? Страшнее магии секрета все равно быть не может, а ведь даже этот Артур ему спустил почти бескровно — не спустив с него шкуру, как полагалось бы.
Показалось. Гаюс прав: у них у всех сейчас не самые легкие времена, и…
— Спасибо, что не выдал меня, — раздается гулким, почти неразличимым намеком на реплику из-за двери.
— Я все еще считаю, что врать Артуру — не самая лучшая идея, — браво, Гаюс. Хоть в чем-то мы солидарны. Впрочем, когда это у Мерлина были стоящие идеи.
— Ему пока не нужно знать.
— Но ты же собираешься ему рассказать?
— Нечего рассказывать, — отрезает Мерлин, и Артур вообще не помнит за ним подобных категоричных интонаций. Хотя он и за собой не помнит неуемной жажды подслушивать чужие разговоры.
Чужие, надо же.
Первый порыв Артура — распахнуть дверь, ввалиться внутрь и вытрясти из Мерлина правду.
Но он берет глубокий вдох и спокойно спускается вниз по лестнице, вымарывая ноги в раздраженно-уверенном «ну как знал».